Небо начинается со взлёта. Сборник стихов и рассказов - Игорь Захаров

Страшно было приехать к родителям. Отец, дядя Ваня, плачет без остановки – любимый сын, надёжа и опора! Дядя Ваня умер через год после сына, сгорел от горя. С тетей Машей я встречался еще в Москве, у Леши Ходебко. Каждый раз она подводила меня к шкафу и показывала висящий темно-синий китель с золотыми лейтенантскими погонами на плечах, и каждый раз плакала. (Мне было неудобно, что, каждый раз, увидев меня, она вспоминала нашу с Витькой дружбу и всё всплывало снова) Витенька так его и не относил ни дня. Мать берегла его форму до самой своей смерти.

Так и остался я с раной в душе по сих пор, а он – вечным молодым лейтенантом.

Детей даже не успел оставить.

В засаде

В августе сбежал с нашего лагеря солдатик ОБАТО из караула с автоматом в руках. Начали его искать, ловить и наткнулись на его лёжку в одном из строящихся домов на окраине Первоалейска. Пока другие группы, сформированные и из курсантов, в том числе, прочесывали местность, меня с Рудиком послали на ночь в засаду в этот дом, с надеждой, что вдруг он опять придет туда ночевать. Страшновато, мы ведь без оружия. Одна надежда на здоровенного Рудика. Разработали план действий.

Полов в доме еще не настлали, от порога до порога лежали трапики. Мы легли под них, думаем, если пойдет он по трапикам, мы их перевернем и тут-то он готов! Лежим, тишину слушаем. Уже часа два ночи. И вдруг действительно вдоль стены послышались осторожные шаги! Ну, всё, идет! Мы в легкой панике – вот оно, свершилось! Щас ордена будем получать!

Потом шаги стихли и поодаль стали раздаваться какие-то звякающие звуки Тут мы, осмелев, осторожно выглянули из проема дверей. В мощном лунном свете всё было вид-но, как на ладони. Возле зарослей высоченной крапивы была сложена куча кирпича, а воз-ле нее стоит с двумя ведрами деревенская бабка и в вёдра тырит кирпичи из кучи! Ну, старая, раз напугала – получай! Я поднял из-под ног обломок кирпича и несильно запустил его в сторону бабки. Попасть не попал, но зато мы насладились картиной улепеты-вающей во всю прыть бабки с полными ведрами кирпичей! Не ожидала и сама, видно, она от себя такой скорости. А ведра так и не отпустила, не бросила! Потом мы плюнули на беглеца и пошли спать. И правильно сделали. Он к этому времени уже ехал на поезде в Купино, где и был взят.

Про перья в хвосте

Потихоньку становились мы всё увереннее в полетах, стали летать в зону, познали штопор и другие фигуры высшего пилотажа. Оперились чуть-чуть. Еще бывало, полетит летчик «на себя» в зону, напросишься к нему в заднюю кабину.

Однажды я напросился к Сане Захлебному. Он и Кубик (Кубарев, будущий ком-полка) были в нашей АЭ молодыми лейтенантами. Пришли в зону, начали, как положено, штопор влево – боевой вправо, потом штопор вправо…. А он не выходит! Вращается по крену, нос почти не задирает на витках и завывает при этом как-то нехорошо. Гляжу, в передней кабине Санина голова в шлемофоне только дергается туда-сюда. Ну а мне что остается делать – сиди себе, сопи в две дырочки! Потом, когда пониже штопорнули, вывел Саня его, наконец. Меня Марчела с училища и до сих пор, кличет так же, как и Саню – Зах.

Ближе к осени стали летать по маршруту. Большой маршрут шел на юг, потом от Шипуново – на Белоглазово, где уже хорошо были видны отроги Алтая и серебряная лен-та реки, потом на север, на Усть-Чарышскую пристань. Тут был любимый мной, да, на-верное, и другими курсантами, отрезок маршрута, где с 4-х тысяч надо было быстро снизиться до 1200, потому, что дальше была 2-я зона, и надо было пройти под ней. Поэтому приходилось ставить Элку боком в крутое скольжение. Даешь крен, ногой держишь от раз-ворота.. Крен все больше – нога все дальше. Потом руль поворота затеняется килем, нога проваливается до упора, самолет клюет носом, убирает крен и дальше уже попёр пикировать!

Впервые одели ППК. Хотя наши инструктора вместо ППК просто перетягивали живот ремнем от портупеи и вперед. Даже на спорт так летали. А пузА классные были почти у всех у них. Между собой даже в шутку спорили они, кто стакан водки на живот поставит и тот не упадет. Камбаров был пузатый, шеф мой, Тучка, да и комэска Горид тоже.

Про Горида отдельно

Наш комэска на втором курсе. С животом, бычьи глаза навыкат исподлобья. Любил громкогласное, показное командование, матерился без стеснения, невзирая на чины и звания. Однажды перед строем курсантов АЭ сказал на нашего уважаемого всеми зам комвзвода Вовку Кузнецова громко и членораздельно – ну ты, Зал..па! Этим самым подписал себе приговор в наших глазах.

Будучи уже лейтехой, ходил я дежурным по полку в Калманке. Пришел докладывать ему о сдаче дежурства, а он не принимает рапорт. Был уже он зам комполка. Докопался до меня, почему в коридоре электрощит висит на 10 см. ниже положенного!

А я черт его знает, он сто лет так висел и до меня! Только через замполита удалось блажь эту перебороть! Вместо пяти часов сменился в девять. Хорошо, что потом лейтехой к нему не попал в АЭ.

То ли от отчаяния, что служат в Калманке, этом богом забытом месте, летчики бы-ли там какие-то…. Потом еще вернусь к этому, сам потом таким стал.

Про Камбарова отдельно

Среди летчиков его звали Гарри Кемпбэл. (Майора Оськина за сходство с Винни-Пухом звали – Тучка).

Казалось, что он лицом похож на киношного американского пилота, ну и кликуху такую ему подобрали. Дочек у него было две.

Когда я уже инструкторил, произошло следующее. Все в эскадрилье Кемпбела подкапывают, что он слабак, сына не может сделать. И вот он, разозлившись, решается еще на одного ребенка, уговаривает жену, кладет сапоги под кровать, а портупею-под подушку и – вперед. Потом весь полк девять месяцев напряженно ждет каждый день новостей о ходе беременности. Напряжение достигает пика, когда Кемпбэл везет жену в Барнаул рожать. Всю ночь полк не спит, ждут утром счастливого Гарри, а тот приезжает, мрачнее тучи. Мы к нему. Что – девочка? Хуже, отвечает, – ДВЕ! Ну, теперь ты на колготках точно разоришься!

Погиб там же, в Калмании. Было такое упражнение – посадка с ИОД. Из зоны при-ходишь без движка, строишь заход, расчет, посадку. Излишек высоты гасишь скольжением на глиссаде. С земли страшно смотреть, как самолет раком, крылом вперед свистит вниз. Даже РП иногда не выдерживал и орал в трубу – Хватит скользить!!!

В Калманке.

Матрос, партизан Железняк

В моем первом экипаже был курсант Железняк Володя. У него в зоне упало давление масла в двигателе, он его выключил и пришел домой без движка. Причем РП скомандовал ему зайти с обратным стартом, так было бы ближе от зоны, а он хладнокровно обо-шел по кругу полосу, зашел и сел. Все на аэродроме пялятся в сторону обратного старта, а он в полной тишине садится в это время с нормальным посадочным курсом.

Самый трудный курс

Третий курс на Илах наша АЭ летала в Камне – на Оби. Любимый город моей юности летной! Меня, почему-то, перевели из родного классного отделения к Наумову в третью АЭ. Я не любил его, он платил мне тем же. Тугой был сержантик.

Вместо друга Женьки Дронова в строю рядом стал ходить Саня Белан. Витяп тоже остался в другом КО. Пришлось сходиться с новыми коллегами. Переехали в четырех-этажку, что стояла прямо напротив трибуны. Приезжаю из отпуска после полетов на вто-ром курсе, а на лестничной площадке стоит стол, за ним сидит лейтенантик сраный, голос визгливый, сам еще зеленый, как три рубля, и потрошит наши отпускные чемоданы на предмет обнаружения там недозволенных спиртосодержащих! Это нас—то потрошить, сталинских соколов!?

Это был знаменитый Лимон. Его не только я не принял, но и другие в большинстве своем. Так и мучились мы с ним все оставшиеся годы.

Ил – двадцать восемь – самый лучший самолет!

Эта фраза поется протяжно, на мелодию похоронного марша.

На самом деле, Илуха был самолет уникальный и обойти его ни с какой стороны я не могу. Во-первых, он был трехместным. Раньше ты сидел в кабине один, всё смекал и делал сам, а теперь ты – командир экипажа! Впереди, в носу самолета – штурман, сзади – воздушный стрелок-радист, ВСР, «глаз на жопе командира».

Сделан самолет был крепко, всё было большое и толстое. Колеса громадные, как на грузовике. Ручка открытия фонаря кабины пилота изнутри была полной копией ручки от мясорубки. Ручка аварийного выпуска шасси – это маленький ломик красного цвета, лежащий на полу кабины слева от пилотского кресла. В кабине летчика, как в автобусе, стоял маленький вентилятор. Из-под приборной доски высовывалась гофрированная трубка от противогаза, на конце которой укреплен раструб, как у пиратского пистолета – обдув наружным воздухом. Так вот, берешь этот раструб, и в штаны, за пояс суешь. До 2,5 км, пока клапан не закроет подачу воздуха снаружи, яйца обдувает. Потом только вентилятор обдувает лицо горячим воздухом кабины.